«Дорогой! – почти кричит наш собеседник. – Запомни! Здесь никогда не было христиан! Никогда!» «Что я, врать тебе буду, что ли? – в ответ удивляется монах. – Я же священник!» Мы забрались далеко: чужие здесь не ходят, а если ходят, то очень редко.

Мы привыкли считать Северный Кавказ исконной землей ислама, однако это не так: свидетельства того, что тысячу лет назад эти земли были православными, находили тут еще в XVIII веке, не говоря уже о прекрасно сохранившихся Зеленчукских храмах на территории нынешней Карачаево-Черкессии.

«Северный Кавказ – одна из древнейших колыбелей христианства в России. Развитие и утверждение христианской веры среди народов этого региона представляет одну из малоизученных страниц истории Русской Православной Церкви», – писал в предисловии к своей диссертации «История христианства на Северном Кавказе до и после присоединения его к России» митрополит Ставропольский и Владикавказский Гедеон (Докукин), для которого эта земля стала особенной болью: ведь именно владыка рукопологал и отца Анастолия Чистоусова, убитого в 1997 году боевиками в Чечне, и отца Игоря Розина, убитого в 2001 в Кабардино-Балкарии, в Тырныаузе, прямо у себя в храме.

Пламенная диссертация митрополита Гедеона, которую до сих пор изучают в Ставропольской семинарии, была написана в 1960-х, однако и по прошествии полувека история христианства на Северном Кавказе по-прежнему остается «малоизученной».

«Каменная церковь длиной в 4 сажени есть в округе Чегем у села Улу-Ельт», – писал в своем «Путешествии по России и Кавказским горам» Иоганн-Антон Гильденштедт; выдержки из его сочинения были напечатаны по-русски под названием «Географическое и статистическое описание Грузии и Кавказа».

К этой церкви мы из Тырныауза и едем – наш путь лежит в аул Эль-Тюбю, больше известный под своим русским названием Верхний Чегем. Мы – это иеромонах Игорь, водитель Саша (за рулем серебристой «Нивы), две гостьи из городка Прохладный – Лариса и матушка Валентина – и ваша покорная слуга.

Далеко позади остался Пятигорск с магазином «Zara» почти как на Тверской, торговыми центрами, иллюминацией, банкоматами и смело одетыми девушками, в основном, правда, приезжими. Во всех селениях – новенькие мечети. На улицах – мужчины, сидящие на лавках у домов, и женщины в длинных платьях и с покрытыми головами.

Дорога устремляется вверх, петляя среди гор, ярко-зеленых и кажущихся из-за густого леса кудрявыми и похожими на барашков. День пасмурный, и оттого зелень еще зеленее. Еще одна доминантная краска – рыжина; набирая яркость, она проступает отовсюду: с коры деревьев, камней, скал и даже мхов. Коровы, бредущие по шоссе, – характерная особенность региона – сменяются мохнатыми, какими-то шершавыми осликами, которым нравится дремотно замирать поперек дороги.

Редкие машины виртуозно огибают их, двигаясь навстречу друг другу, и энергично сигналят: похоже, местные жители, побывавшие в исламских странах, привезли эту новую привычку оттуда. Если закрыть глаза, можно подумать, что мы где-нибудь в Египте.

Проезжаем Нижний Чегем. Указатель: «Чегемские водопады». Припаркованные автобусы, рынок, тянущийся вдоль дороги, – вязаные вещи и балкарки, энергично орудующие спицами. Идут туристы – японцы или корейцы, щелкающие на свои фотокамеры всё подряд, самые отважные, – где только их не встретишь. Не знаю, чувствуют ли они неоднозначность этого места.

Со скал стремительно слетает вода – когда солнечно, над Чегемскими водопадами зависает радуга, но сегодня у погоды другой настрой: серебро и хрусталь струятся вниз с темных скал строго и почти аскетично. Дорога забирает вверх, и наша машина становится единственной, по-прежнему стремящейся вперед – чужие тут не ходят, а если и ходят, то очень редко.

«По множеству обнаруживаемых здесь старых развалин можно судить о том, что эти чегемы были ранее более многочисленны, когда придерживались христианской религии. Действительно, у них до сих пор есть церкви, из которых одна находится на берегу Чегема и весьма примечательна; она построена на скале, в которой они прорыли змеевидную тропинку, оградив ее с обеих сторон железными балясинами. В этой церкви до сих пор еще сохраняются фрагменты книг, несколько страниц которых я добыл, отправив одного человека в это опасное предприятие. Один из листов содержит часть Евангелия на древнегреческом языке; другие оказались разрозненными частями книг, используемых в греческой литургии», – писал в конце XVIII века Петер-Симон Паллас в своих «Заметках о путешествии в южные наместничества Российского государства в 1793 и 1794 годах».

Эти развалины, не раз упоминаемые путешественниками прошлых веков, мы и ищем. Скоро появляется указатель: «Эль-Тюбю». Слева вдруг обнаруживается необычная для этих мест постройка – подобные ей тысячелетние башни стоят по другую сторону Главного Кавказского хребта, в православной Сванетии. В окружении невысоких домов балкарского села она смотрится совершенно инородно, сразу и не поймешь почему. Может, потому, что башня много древнее всех прочих построек – ей тоже около тысячи лет. Хотя нет, не поэтому – просто она выглядит, как остатки большого корабля, выброшенного на берег там, где живет народ, забывший, как ходят в море: видно, что башня принадлежит не только к другому времени, но и к другой цивилизации, не балкарской.

Мы не очень хорошо знаем, где находится искомое, и поэтому минуем поселок, который, несмотря на наличие во дворах машин и тарелок спутникового ТВ над некоторыми домами, кажется нетронутым временем – или нашей страной.

Проезжаем по мосту и направляемся дальше. Слева за Чегемом, пенящимся по дну ущелья так энергично, что встречные волны, закипая у больших камней, словно бодаются друг с другом, вдруг вырастают странные островерхие постройки, сложенные из желтых камней, – это древние могильники. Их окружают остатки какой-то кладки. Дальше виднеется современное кладбище.

Мы видим невысокого светловолосого мужчину с обветренным лицом: держа в руках обструганную толстую палку – посох, облегчающий передвижение по горным склонам, он куда-то шествует по обочине дороги. Останавливаемся, предлагаем подвезти.

Наш новый знакомый отлично говорит по-русски, почти без акцента, разве что усиливает согласные, выговаривая их как-то особенно твердо, с перекатным «р». Он с удовольствием садится в машину и, как экскурсовод, отвечает на наши вопросы. Те островерхие постройки? Да, это склепы, «Мерррртвый Горррод», – с нажимом говорит Ибрагим. Наконец мы спрашиваем прямо: есть ли тут развалины христианских церквей?

Ибрагим вдруг приходит в возбуждение – даже пена немножко закипает в уголках губ. «Дорррогой! – почти кричит он. – Запомни! Здесь никогда не было христиан! Никогда!» «Что, я врать тебе буду, что ли? – удивляется с переднего сиденья отец Игорь. – Я же священник! Так в старых книгах пишут». То, что он священник, было и так очевидно – он в подряснике и скуфье, – но Ибрагим понимает это только теперь. Минуту он вглядывается, потом протягивает руку… и извиняется: «Прости, брат, не хотел обидеть», – только просит подарить ему книгу, в которой написано, что здесь жили христиане.

А мне вспоминается история, рассказанная одним местным батюшкой, произошедшая одиннадцать лет назад, когда он только начинал служить.

Его рукоположили вскоре после того, как на Северном Кавказе был убит отец Игорь Розин, и молодой священник, хоть и горел сердцем, ходить по улицам в подряснике вовсе не рвался.

И деликатно попросил у правящего архиерея благословения носить вне храма мирскую одежду. Тот благословил. И вот как-то раз батюшка поехал со своего прихода служить в Нальчик – как обычно, на маршрутке. Уселся, держа на коленях огромный пакет с подрясником, рясой, облачением, наперсным крестом и всем, что полагается священнику. Смотрит в окно. И вдруг слышит голос: «Слушай, тебе не стыдно? Ты почему себя так ведешь? Все знают, что ты священник, – а почему ты это сам скрываешь, ходишь со “сменкой”?»

«И вот, – рассказывал потом батюшка, – с тех пор случая не было, чтобы я вышел из дома без подрясника. Это очень важно – быть всегда в подряснике. Потому что, где бы ты ни находился, это сразу говорит людям о том, кто ты такой. Ведь ты – священнослужитель, ты Богу служишь. Иногда это внушает уважение, иногда – неприятие, а иногда даже и злобу, но всегда и в любой ситуации обязывает тебя находиться перед Лицом Божиим».

А человека из маршрутки батюшка немножко знал – еще с детства: они были ровесниками, хоть и учились в разных школах. Через несколько лет после этого случая, в 2010-м, Аскер Джаппуев, – так его звали, – возглавил экстремистскую группировку Джамаат «Ярмук» так называемого Кавказского эмирата, когда предыдущий командир был убит. Через год был и убит Аскер Джаппуев – во время спецоперации в поселке Прогресс Ставропольского края. Писали, что в год, когда он был амиром Джамаата, активность боевиков в Кабардино-Балкарии весьма увеличилась.

Таковы реальности здешней жизни. Между тем не только старинные книги, но и сам балкарский язык сохраняют древние следы православной жизни. Июнь балкарцы называют Никкол ай – месяц Николая; июль – Элия ай, месяц Илии; в слове, обозначающем церковь, – килиса – сквозит греческая экклесия, и есть даже Абыстол ай – месяц апостола, хотя сами носители языка не всегда понимают, что означают эти названия и откуда они взялись.

Второй наш собеседник, по счастью, быстро понял, что мы ищем, – «башню с крестом и лестницу в скале», – и объяснил, как туда дойти.

«Башня с крестом» оказалась развалинами маленького византийского храма с кладкой, в отличие от балкарских построек, скрепленной раствором. Если смотреть с другого берега узкого ущелья – просто груда камней на горе, а поднимаешься – и видишь: вот – царские врата, вот – престол, а вот – жертвенник, на котором кто-то, побывавший здесь до нас, прокапал свечечкой восьмиконечный крестик. Пол, конечно, ушел в землю, и крыши конечно, давно нет.

И вот мы в этих стенах молимся перед образом Моздокской Божией Матери. Бьется на ветру мантия иеромонаха, и два больших орла из тех, что кружили над соседней скалой, прилетают посмотреть, что тут происходит, когда отец Игорь на ектенье поминает братий наших, на сем месте подвизавшихся.

Кто строил здесь храм и выкладывал в ущелье ввинчивающуюся в скалу лестницу, уходящую туда, куда уже не зайти, – словно на небо? Кто служил в этих скалах, рядом с орлами, прилетавшими посмотреть Божественную литургию?

Как они жили здесь? Сколько их было? Как их звали? Как спасались в этих горах? Как отсюда ушли – живыми или прямо на небо?

Бог знает. И никто из нас: всё утекло в историю, как вода с Чегемских водопадов, летящая с высоты в горные реки.

Но стоят у престолов разрушенных людьми, затерянных в горах древних храмов их Ангелы. И молятся с Ангелами отцы, и, отвечая на их молитву, вдруг рассеивается серая облачная пелена, и сияет в синей прогалине яркое солнце, и радугами озаряются водопады. Алтари Твои, Господи сил!

Если пройти по этому ущелью дальше – другой стороной, мимо странно огромного грота в скале, над рекой, грохочущей внизу, туда, где заканчивается узкая тропа, – и знать, где искать, увидишь лестницу, ведущую в церковь в скале. Именно тут, отправив человека в опасное путешествие, Петер-Симон Паллас и «добыл часть Евангелия на древнегреческом языке» и «разрозненные части книг, используемых в греческой литургии».

Отец Игорь решает зайти на лестницу, ступени которой, поддерживаемые древней кладкой, головокружительно круто уходят вверх. Мы смотрим снизу, как поднимается по почти отвесной скале черная фигура монаха и вот останавливается: верхняя часть лестница обвалилась, и туда без специального снаряжения не зайти – значит, не сегодня.

Миновав эту монашескую лестницу в небо, через пару дней выйдешь в Баксанское ущелье, к Тырныаузу, – как раз с той стороны, где нависает над ним гора Тотур. За его вершину цепляются облака и застревают в ущелье, держа город в тени, в то время как повсюду свободно ликует солнце. Снизу Тотур часто видится мрачным, но те, кто поднимался на него, знают, что он, по-настоящему суровый, хранит в себе и большую любовь.

В конце июня подходы к его вершине покрыты сплошным ковром из рододендронов, а у подножия – не со стороны города, а с другой, куда местные теперь почти не ходят, опасаясь возможных нежелательных встреч, – царит почти первозданная красота и на альпийских лугах цветут желтые горные лилии, от которых волнами расходится такой аромат, каким не похвастается ни одна из садовых. На рассвете лилии покрываются крупной росой, ярко желтея над сочной зеленой травой на фоне синего неба, и ты вдруг ошеломленно вспоминаешь из Писания: «Посмотрите на полевые лилии, как они растут: ни трудятся, ни прядут; но говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них» (Мф. 6: 28–29), – и – простите меня, городского жителя, – поражаешься точности: в самом деле, никто и никогда во всей своей славе на одевался так, как всякая из них.

Тотур – следующая точка нашего маршрута. Название горы, у выхода на вершину которой мы наконец, после десяти часов трудного пешего пути по предгорьям, встаем лагерем, – исковерканное греческое имя Теодор. О том, откуда ему здесь было взяться, говорит в своем интервью, записанном местным телевидением в конце апреля 2001 года, отец Игорь Розин: «По историческим сведениям, местные жители – балкарцы – до насильственного водворения ислама были христианами. Здесь – где-то на этом месте, где сейчас наш храм, – находился храм Феодора. У нас есть два Феодора святых – это Феодор Стратилат и Феодор Тирон. Вот в честь какого Феодора освящен был храм, я не знаю, но то, что есть достоверные исторические свидетельства, – это так. Здесь был православный храм византийской постройки, и даже старики – глубокие старики – до того, как здесь был построен город, помнят ещё его развалины. Из поколения в поколение передавалось, что это был христианский храм».

Нашим маленьким – настоятель Георгиевского храма Тырныауза, староста Саша и я – крестным ходом с Моздокской иконой Божией Матери мы выходим на вершину Тотура, чтобы по благословению епископа Пятигорского и Черкесского Феофилакта помолиться там Пресвятой Богородице о Кавказе.

До самой вершины мне не дойти – выйдя на перевал между ущельями и посмотрев со склона, обращенного к Тырныаузу, на город (а он выглядит, как с борта самолета), я пасую. Друг Саша остается со мной, а отец Игорь уходит по крутым скалам наверх, и мы смотрим с перевала, как то возникает, то исчезает вдалеке черная фигура. Наконец едва различимый – только белеет епитрахиль – он встает на самой вершине Тотура, а мы – на своем перевале, и над скалами снова несется:

«Боготечная звезда явися икона Твоя, Богомати, страну кавказскую обтекающи и сущих во тьме неведения светом Боговедения озаряюще, скорбящих радостию исполняющи, ищущих помощи Твоея утешающи благодатию Сына Твоего и Бога, Ему же благодарственне вопием: аллилуиа».