Спасутся ли иноверцы? А если они добрые? А недобрые православные спасутся? А добрые православные, но самоубийцы? Где вообще проходит граница Церкви? Размышляет игумен Савва (Мажуко), насельник Свято-Никольского мужского монастыря города Гомеля, Белоруссия.

Каждый ребенок знает, что, если стать между двумя тезками, например, двумя Наташами или Ленами — загадывай желание, и оно обязательно сбудется. Есть и другие проверенные способы: можно пожелать, глядя на падающую звезду, выпить в новогоднюю ночь шампанского с пеплом листочка с записанной мечтой, угадать, в каком ухе звенит, умело задуть свечи на именинном пироге и так далее.

Одна старушка-монахиня советовала загадывать желание во время пения Херувимской на литургии — этот способ был особенно почитаем в их монастыре за безотказность действия. Это все, конечно, наш православный фольклор, милый и безобидный, точнее: милый, когда безобидный. Но речь не о том. Оказывается, у монахинь тоже есть желания, и вообще, христиане на самом деле чего-то хотят.

Христиане хотят спастись. Это именно то, чего они хотят. Это то, чего жаждут, о чем неустанно пекутся, о чем все их помыслы, надежды и упования. Но, в то же время, это тот момент нашего религиозного опыта, который меньше всего понятен людям нецерковным. Им неясно, что же мы имеем в виду, когда говорим о спасении. Можно еще понять человека, который болеет или переживает за детей, чтобы они устроились, удачно вышли замуж, жили не бедно — просить об этом Бога очень естественно и понятно, приносить ему себя и свое время, жертвуя ради благополучия своего и близких — кто вас в этом укорит! Но ведь христиане не в этом полагают свое спасение, и вся их религиозность вовсе не исчерпывается житейскими просьбами.

Тут следует сделать оговорку. Сами верующие не всегда понимают, о чем же они просят, когда молятся о спасении или желают его хорошим людям, это печально, но — что тут поделаешь. Случается, что два верных прихожанина, разговорившись, вдруг обнаруживают, что верят в разных богов и представления о спасении у них разнятся невероятно. Так уж бывает, и довольно часто, что православных людей объединяет не вера, а какие-то совершенно посторонние вещи: обычай, болезнь, привычка, политика, страх, а иногда и просто скука.

Но многие христиане — нет, не большинство, но многие — согласны в том, что неверующие и люди других религий и исповеданий будут обязательно гореть в аду. У православных есть шанс туда не попасть — спасаются не многие. То есть спасение очень часто мыслится как избавление от адских мук. Избежавшие ада идут в рай. Если праведник едва спасается, — сокрушается ап. Петр, — то нечестивый и грешный где явится? (1Петр 4:18). Как говорила одна бабушка: «Мне бы, грешнице, хоть где-нибудь на краюшке там посидеть, ножки свесить». Даже очень хорошему человеку крайне трудно попасть в рай, а вы говорите — иноверцы.

Для последователей Бога-Человеколюбца это очень странная вера: убежденность в том, что всякий неправославный человек лишен спасения, то есть попадет в ад. Есть, конечно, версии более мягкие, но они скорее разновидность уже названного варианта. Некоторые православные богословы и миссионеры говорят об этом прямо, другие намеками. Но смысл один: неправославные не спасутся, что в переводе значит — гореть вам в аду! Из православных спасутся тоже не все, но лишь малая часть благочестивых людей, и гарантий — никаких.

Конечно, это рождает множество вопросов. И первый из них: может ли наследовать Царство Небесное человек, исповедующий такую веру, то есть религиозно убежденный в том, что всякий неединоверный ему человек будет за это и именно за это предан вечной муке? В какого бога верит такой человек? Можем ли мы быть уверены, что этот бог и есть Бог-Любовь? Это вопросы скорее риторические и ответ на них для меня очевиден. С другой стороны, правильно ли мы делаем, что отождествляем спасение с избавлением от ада? Лишение спасения и ад — это одно и то же? Тогда: что такое спасение? От чего мы спасаемся? Что мы можем знать о судьбе и участи людей неправославных и иноверцев?

Зерна добра

Среди древних гор, в дикой пустыне жил отшельник. Еще мальчиком он сделался монахом и стал учеником известного подвижника. В трудах воздержания, в безмолвии и бдении он и сам незаметно стал учителем, и в его скромную пещерку стали приходить люди, прося помощи и наставлений.

Однажды некий почитатель оставил старцу большую сумму денег, чтобы он мог купить себе и своему ученику припасов на зиму. Послушник, одержимый страстью сребролюбия, зарезал старца и похитил деньги. Через несколько дней в пещерку вернулся другой ученик и нашел наставника в крови и ужасных ранах, но живого. Смрад от гниющих ран пропитал келлию. Вся пещера была в крови. Старец жестоко страдал, но взял с ученика слово, что он до его кончины не будет звать никого, чтобы обнаружив его в таком состоянии, люди не стали преследовать убийцу и у того было бы больше времени, чтобы скрыться.

— Его схватят и приговорят к смерти, — говорил старец, — а я не могу этого допустить. Со временем он может исправиться и вернуться к правильной жизни.

Ученик выполнил завещание старца, и он, мужественно перенося нечеловеческую боль, скончался в своей пещерке.

Это не легенда. И старец, и его ученики — реальные лица. Они жили в начале XX века и имена их известны, как и место этих событий. Историю эту сообщает Александра Давид-Неэль в своей знаменитой книге «Мистики и маги Тибета». Да, это были самые настоящие тибетские монахи, и люди, знакомые с духовной практикой ламаизма, как и просто необычайно ревностные христиане, имеют полное право возмутиться в этом месте и прервать чтение. И понятно почему: те духовные опыты, которые описывает даже Давид-Неэль, способны вызвать ужас у любого читателя-христианина.

Вызывания демонов, поедание трупов и прочие жуткие ритуалы… Но мне нравится эта история тибетского старца, потому что она укрепляет меня в надежде на то, что никакая религия не способна убить в человеке зерно подлинно человеческого, посеянное в наши души Творцом. Никакая религия. В том числе и православие.

Позволяю себе это дерзкое высказывание, во-первых, ясно представляя, как мы, православные люди, очень часто смиренно принимаем и даже оправдываем всякие безобразия и человеконенавистнические эксперименты, лишь бы только они были облечены в ризу «православной духовности» и сопровождались благочестивой лексикой. А во-вторых… Я твердо знаю, что православная вера не исчерпывается религией и гораздо обширнее ее.

Однако вернемся к убитому старцу. Почему мне вдруг вспомнился этот случай? Потому что я считаю глубоким заблуждением убежденность в том, что всякому неправославному предстоит гореть в аду. В истории и литературе, да и просто в нашей жизни мы можем вспомнить огромное количество примеров бескорыстной жертвенности и подлинного человеколюбия, проявленного не только нехристианами, но и людьми неверующими.

Например, где-то на Кавказе живет старушка в горном ауле, и у нее козы. Она любит своих внуков, кормит их сыром и радуется их силе и красоте. Она ни слова не знает по-русски, воспитали ее в другой культуре и религии. Она молится так, как ее научила мать, живет так, чтобы быть достойной своего отца, своего народа, никому не желает зла и, главное, никому этого зла не делает. У них не было церквей и священников. Они — мусульмане. И только лишь поэтому ей и ее детям и внукам назначены адские муки?

Как можно допустить, что люди, не узнавшие Христа, но жившие согласно Его заповедям, пусть даже и не подозревая об этом, обречены на вечные муки? Спиноза, Бергсон, Бубер, Шолом-Алейхем, Януш Корчак были иудеями. Значит — горят в аду? Несмотря на всё добро, сделанное ими? Джон Донн, Шекспир, Ньютон, Льюис были англиканами. И только за это преданы посмертному мучению? Лейбниц, Кант, Шеллинг, Гёте, Гааз — протестанты. Их судьба нам известна? Великий Плотин, философ, аскет, человек, целиком отдавший себя поиску истины, всем умом и существом своим устремленный к Подлинному бытию — ему назначено вечное наказание?

Мои оппоненты скажут: рядом с Плотином и другими жили настоящие христиане, лилась мученическая кровь, Бергсон хотел креститься, но так и не сделал этого, Бубер изучал христианское богословие, Шеллинг вел переписку с православными философами — большинство из них слышали о Христе и о Его Церкви, но гордыня — да! именно гордыня! — не дала им принять истину.

Чечня когда-то была христианской, там ходили православные миссионеры, и им следовало бы вернуться к настоящей вере отцов. Как можно их добро ставить на один уровень с нашим, христианским, настоящим? Если они тоже спасаются, то тогда какая ценность нашей веры?

А я вовсе и не утверждаю, что иноверцы спасаются, я просто настаиваю, что у нас нет никаких оснований считать их обреченными на адские муки только за принадлежность к другой религии. Все евангельские реплики, связанные с посмертным наказанием грешников, указывают на главный критерий: Господь будет судить людей за преступления против любви. Достаточно вспомнить описание Страшного суда, которое дает нам Сам Судия в Евангелии от Матфея (глава 25).

Это не притча, рассказанная пророком, не сон провидца, не видение святого. Сам Господь подробно излагает ход этого судебного разбирательства. Христос приходит на суд во славе с ангелами Своими и отделяет грешников от праведников как пастырь отделяет овец от козлов. А потом идет опрос подсудимых. О чем Христос спрашивает? Не о религиозной принадлежности — увы! — не о политических взглядах, не об образованности и социальном статусе. Нагих одели? Больных посетили? Странников приютили? Голодных накормили? Жаждущих напоили? Вот и всё. А потом каждый идет туда, куда ему и следует — в радость Господа или в муку.

Ведь добро универсально. Каждый человек несет его в себе с рождения и ничего поделать с этим не может. Мы, вслед за Тертуллианом, верим, что всякая душа по природе христианка. Древние язычники тоже предчувствовали, хотя и не знали наверняка, что сотворены Кем-то по-настоящему добрым, и зерна божественного добра живут в людях и делают их способными приобщаться к божественному бытию.

Бог обитает в душе, нам открыты небесные тропы,

И от эфирных высот к нам вдохновенье летит (Наука любви III, 549) .

Это писал гениальный Овидий. А вот пророческие слова Цицерона: «Есть несомненная некая сила, которая бдит над родом человеческим и не затем растит и питает его, чтобы по преодолении стольких трудов низринуть его в смерть, как в вековечное бедствие, — нет, скорее уж мы должны считать смерть открытым для нас прибежищем и пристанищем» (Тускуланские беседы I, XLVIII, 118).

Если у этого изящного язычника была такая светлая надежда на Бога, предчувствие того, что он не сгинет понапрасну, и не на муку обречена его душа, а мир этот со всеми его красотами и чудесами, из которых человек всех чудесней, создан добрым Богом, и Ему можно доверять, то как на его фоне смотрится наша убежденность, что огромное число людей будет брошено в огонь? Не шаг ли это назад по сравнению с языческими упованиями, не знак ли это того, что мы недостаточно усвоили учение нашего Спасителя, умевшего ценить и беречь зернышки человеческого добра, где бы Он их ни находил?

Псы под трапезой

В Капернауме к Иисусу подходят иудеи и просят его исцелить слугу одного римского сотника (Мф 8; Лк 7). Они с ним были дружны, и сотник даже помогал как-то их синагоге. Иисус идет с иудеями в дом сотника, но по дороге ему встречается еще одна делегация — апостол Лука называет их друзьями сотника — т. е. сначала пришли иудеи, потом друзья, и можно предположить, что лично сотник со Христом так и не встретился, все общение проходило через посредников.

И что же друзья? Сотник просит Иисуса в дом не входить. Заметим, что правоверному иудею вообще воспрещалось входить в дом язычников. Но сотник говорит о другом: я недостоин, чтобы Ты вошел под кров мой; потому и себя не почел я достойным придти к Тебе; но скажи слово, и выздоровеет слуга мой (Лк 7:6–7). Интересно дальше: Иисус удивился — вот так и написано — удивился ему и, обратившись, сказал идущему за Ним народу: сказываю вам, что и в Израиле не нашел Я такой веры (Лк 7:9).

Совершенно понятно, что больной тотчас исцелился. Но меня здесь восхищает не чудо исцеления — по-другому и быть не могло. Вот — хороший человек, но — некрещеный. Правда, тогда крещеных-то и не было, и св. Иоанн Креститель, как известно, умер некрещеным и ни разу в жизни не причащался. Иноверец, язычник, человек другой крови и чужого языка. Человек-то он добрый, и иудеям он нравится, но ведь — один из них, из захватчиков, оккупант, идолопоклонник. И вот веру такого человека Христос ставит в пример иудеям, просвещенным и правильно спасающимся. И это не единственный случай, когда Господь прославляет веру людей другой веры и племени.

Вот история о десяти прокаженных (Лк 17). Господь велит им показаться священникам, и несчастные исцеляются по дороге, но поблагодарить Христа за исцеление догадался только один. «К сожалению», это был самарянин, человек нечистый для иудея — по крови и религии. Но Господь прославляет благодарность это самарянина, ставит ее в пример.

И такая красивая история о вере хананеянки в 15 главе Матфея! Какая мудрая женщина, какой урок смирения для всякого верующего! У нее болела дочь, это было беснование — болезнь страшная и стыдная. Она не просила об исцелении, она кричала вслед Христу. А Он молчал. Будто и не слышал ничего. Уже и ученики устали от крика и просили Учителя что-нибудь сделать.

— Нехорошо взять хлеб у детей и бросить псам.

— Так, Господи! но и псы едят крохи, которые падают со стола господ их.

— О, женщина! Велика вера твоя; да будет тебе по желанию твоему.

Как это, наверное, здорово услышать, как Творец восхищается тобой. Каждый ребенок мечтает о том, чтобы отец им гордился. Об этом не говорят вслух, многие даже не осознают этого своего тайного желания, но так хочется, чтобы кто-то большой и настоящий радовался тебе, гордился тобою, заметил твой маленький, но очень важный труд.

Господь всегда замечает добро. Он Тот, Кто умеет гордиться своими детьми, вселять в них бодрость, надежду и утешение. Христос удивился вере сотника, прославил благодарность самарянина, похвалил смирение хананеянки. Он замечает крупицы добра в нашей жизни и не смотрит на лица, цвет кожи или вероисповедание. Добро везде остается добром, и оно встречается, порой в самых неожиданных местах.

Апостол Павел, который со знанием дела и за дело обличал языческие нравы, тем не менее, писал: когда язычники не имеющие закона, по природе законное делают, то, не имея закона, они сами себе закон: они показывают, что дело закона у них написано в сердцах, о чем свидетельствует совесть их и мысли их, то обвиняющие, то оправдывающие одна другую (Рим 2:14–15). Заметим, апостол говорит, что язычники творят добро по природе — вот как верует Церковь, а мы перефразируем эту мысль словами Тертуллиана, утверждая, что каждая душа христианка именно по природе, по своему богообразному устроению.

Так что же — может, и не надо им и христианство проповедовать? Если душа и так христианка, по самой природе, зачем ее снова, как бы вторично обращать в христианство? Будем внимательны. Мы только что привели мысль апостола Павла из послания к римлянам. Это он произнес такое суждение о язычниках, и, тем не менее, ни капли не сомневаясь, обошел с проповедью о Христе всю вселенную. Значит, для него это не было противоречием. Ведь он проповедовал не новую этику или социально-политическое учение, и не новую философию. Он говорил людям о Христе — Спасителе, Боге-Человеколюбце, Победителе смерти, Творце этого мира.

Люди по природе, как-то совершенно естественно стремились и стремятся к Добру, Истине и Красоте, но они никак не могли понять, откуда в них это. Апостол им объяснил, в Кого они такие пошли, Чей образ они носят. Он не только говорил о Христе, но еще и приводил к Нему, и это не метафора, а живой опыт охристовления.

Урок смирения

Но — кто же тогда горит в аду? Кто-то же должен гореть в аду. Должны же быть точно известны люди, списки, реестры — кто-то же горит. О ком мы вообще можем точно сказать, что он горит в аду, высказать такое богословски обоснованное суждение ясно и отчетливо? Кто эти люди? Вот — из умерших: еретики, политики, поп-звезды, великие грешники и злодеи, самоубийцы, и, безусловно, Гитлер, Сталин, Джек-потрошитель — горят?

Был такой некрасивый случай. Батюшка освящал квартиру моим знакомым. У них случилась трагедия — отец повесился. Священник долго и искренно молился, кропил святой водой и мазал маслом, и под конец, снимая епитрахиль, изрек: ваш отец сейчас в самых глубоких недрах ада, в самом жестоком пламени, и пребудет там вечно…

Какие у нас все-таки терпеливые женщины. И удивительная способность — молча терпеть самое угрюмое хамство, еще и облаченное в богословскую лексику. Хотя, кто из верующих может сказать про себя, что он никогда не был подвержен «приступам благочестия»?

Так горят самоубийцы в аду или не горят? Правильный ответ: мы не знаем. Это действительно единственный правильный ответ. А как же церковные обычаи: не отпевать, не поминать, не ставить креста? Очень правильные обычаи, и не стоит ими пренебрегать. Но это воспитательная, педагогическая мера. Никак не приговор или вердикт, постановление о вечной муке в аду. Такие дисциплинарные меры нужны живым и именно как лекарство от суицидов, профилактика самоубийств эти церковные нормы очень эффективно работали многие века и все еще работают, но совсем не дают нам оснований считать, что вот этот конкретный самоубийца непременно горит в аду.

Мы просто не знаем, что происходило с человеком в последние секунды его жизни, что случилось в этот момент между ним и Богом. Самоубийство — страшный грех, обрекающий человека на вечную муку. Но мы говорим о поступке, поступок оцениваем, но не человека, не его судьбу взвешиваем, да и никто не давал нам такого права. О Гитлере и Сталине мы тоже не можем сказать с последней точностью, где они обретаются. Господь учит нас смирять себя в своих суждениях и выводах, и если нам кажется, что христианство способно ответить на все вопросы, мы ошиблись в выборе религии.

Одно можно сказать с определенностью и только о себе самом: я — самый большой грешник и хуже всех. Этой практике самообличения нас учит апостол Павел: Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый (1Тим 1:15), и мы читаем эти слова, приступая к Чаше. Хотя грешниками себя и признаем, но к Чаше все равно подходим, потому что засуживать себя нам тоже не позволено. О каждом из нас, окаянном грешнике, последнее слово произнесет Господь, Он все знает, и от Него не утаивается ни одна капля слезная, ниже капли часть некая.

В евангелии от Иоанна есть такой загадочный эпизод. Христос собирает своих первых учеников. Находит Андрея, Петра, Филиппа. Вот ведут к нему Нафанаила, и Господь говорит:

— Вот подлинно израильтянин, в котором нет лукавства.

— Почему Ты знаешь меня?

— Прежде нежели позвал тебя Филипп, когда ты был под смоковницею, Я видел тебя (Ин 1:47–48).

О чем это они говорят? Кто может подслушать этот разговор, разгадать его скрытый смысл? Что там было под смоковницей? Почему Нафанаил всё понял, а мы — нет? Это, видимо, так и останется загадкой.

Похожий случай — призвание Левия Матфея. Почему он вдруг всё оставил, встал и пошёл за Христом? Господь просто сказал: следуй за Мною. И он встал и последовал за Ним (Мф 9:9). Разве так может быть? Без особых знамений, чудес, пламенных речей. Что скрывает эта евангельская лаконичность? Что-то произошло между Христом и будущим апостолом. Какая-то тайна, скрытая ото всех остальных.

В доме Симона фарисея Христа радушно принимали и угощали с уважением и любопытством. И вот некая женщина, известная в городе грешница, незаметно подходит ко Христу сзади и, рыдая, разбивает сосуд с драгоценным миром, целует Господу ноги, отирает их миром и со слезами молча сидит у ног Спасителя. Самая безмолвная женщина Нового Завета! Ни слова не произнесла та, которой, видимо, было, что сказать. И Христос ее ни о чем не спрашивал, только сказал: прощаются тебе грехи… вера твоя спасла тебя; иди с миром (Лк 7:48, 50).

От чего спасла? Кого спасла? Кто эта женщина? О чем она просила? Нам этого никто не говорит. Какая-то тайна совершалась на глазах у многих, но Господь не открыл ее никому.

Ведь Господь говорит нам не всё. На многие вопросы Он так и не отвечает. Нам дано знать только необходимое. Так и в вопросе о посмертной участи иноверцев, о исторических судьбах, по которым почему-то попускается существование других вер и религий, нам не дано знать всего, а многое просто скрыто, и единственное, что нам остается, это молчаливое и смиренное доверие Богу.

Есть апостольский завет: не судите внешних (1Кор 5:13). Люди, находящиеся вне церковного общения, их судьбы и пути спасения закрыты для нас. Мы просто помним, что Бог есть Любовь, и Он Тот, Кто не желает погибели человеку: Ты любишь всё существующее, и ничем не гнушаешься, что сотворил; ибо не создал бы, если бы что ненавидел (Прем 11:25), и от Него не сокрыто ни наше добро, ни наше зло — христианин ты или язычник, эллин или иудей.

Потому мы не смеем приговаривать иноверца к адским мукам только в силу его непринадлежности Христовой Церкви — внешним судит Бог (1Кор 5:14). Но вместе с тем мы и не можем утверждать, что иноверцы спасаются: люди, внешние Церкви, не обязательно идут в ад, но это еще не значит, что они спасаются. И дело не в том, что существует какое-то промежуточное состояние, вроде тех, что описаны в дантовской поэме. Просто сам богословский термин «спасение» имеет четко определенное библейское значение.

Вождь спасения

Если мы внимательно вчитаемся в библейский текст, то вдруг откроем для себя, что термин «спасение» понимается нами слишком однобоко, если не совсем узко. Для нас спасение — это возможность попасть в рай и избежать ада. Но авторы Библии вкладывали другой смысл в это хорошо известное понятие. Если говорить несколько упрощенно, то для людей библейской культуры спасение — это то, что связано с Мессией, с Его явлением, служением, Его Царством, наконец.

Святой праведный Симеон Богоприимец, который, как и Предтеча, умер некрещеным, принимая на руки Божественного Младенца, произнес: видели очи мои спасение Твое, которое Ты уготовал пред лицем всех народов, свет к просвещению язычников и славу народа Твоего Израиля (Лк 2:30–32). Ясно, что речь здесь не о загробных муках или блаженстве. Праведный старец увидел не ад и рай в их физическом исполнении, он держал на руках Спасителя.

Христос — это и есть Спасение, обетованный Мессия, память и откровение о Котором ревностно берегли иудеи, Которого ждали, о Котором вещали все их пророки, потому что именно среди этого народа обещано было рождение Спасителя всего человечества, Вождя Спасения (Евр 2:10). Потому и самарянке Сам Господь говорит, что спасение от иудеев (Ин 4:22), потому что им принадлежат усыновление, и слава, и заветы, и законоположение, и богослужение, и обетования; их и отцы, и от них Христос по плоти, сущий над всеми Бог, благословенный во веки, аминь (Рим 9:4–5).

Об этом — вся Библия. Эта книга посвящена описанию истории Спасения, повествованию о приходе в мир обетованного Мессии, Семени жены, Которое сотрет главу змия (Быт 3:15). Потому мы и не можем говорить о спасении вне Христа. Это полная бессмыслица, ввиду тождества Христа и спасения. Нет другого Христа, нет другого Мессии, нет другого спасения. Нет ни в ком ином спасения, — говорит апостол Петр. — Ибо нет другого имени под небом, данного человекам, которым надлежало бы нам спастись (Деян 4:11–12).

Иноверцы могут быть очень хорошими людьми, их культура, философия и традиции могут поражать изобилием смыслов и моральной высотой, прозрения и предчувствия их мудрецов и пророков будут удивительным образом согласовываться с Евангелием, и даже как будто в изяществе и глубине превосходить все наши священные тексты, но это человеческое, слишком человеческое.

Господь через необычное и назойливое видение заставляет апостола Петра переступить через свое еврейское воспитание и несокрушимые предубеждения, чтобы войти в дом язычника и возвестить ему слово спасения. Корнилий сотник — добрый человек, не знавший Христа, не ведавший Спасения. Человек благочестивый, много молившийся и творивший милостыню, любимый и почитаемый всеми. Можно было ему остаться на этом уровне человеческого добра, — а это немало, — но Господь посылает ему ангела — всего лишь вестника, а не апостола — велеть Корнилию призвать святого Петра: он скажет тебе слова, которыми спасешься ты и весь дом твой (Деян 10:6).

Корнилий — языческий сотник, богобоязненный, добродетельный и благочестивый, может быть даже святой, но и он нуждался в спасении, то есть во Христе. Потому могу предположить, что одно из самых первых самоназваний христиан было «спасаемые» — σωζομένοι: Господь же ежедневно прилагал спасаемых к Церкви (Деян 2:47).

Когда мы рассуждаем на темы: спасутся ли иноверцы? как мне спастись? что есть спасение? — нам следует всегда возвращаться к Писанию, а оно говорит, что основанием, целью и самой энергией спасения является Христос, именно Он — Альфа и Омега спасения. Мне не хочется здесь расшифровывать термин «спасение» как соединение с Богом, обожение. Мы не соединения ищем, а Самого Христа, не обожения чаем, а Самого Бога. Ад или рай, добродетели и падения — всё меркнет и делается мелким перед Ликом Спасителя, и самые привлекательные посмертные блаженства делаются пустыми и ненужными, если я не с Ним.

Святые не боялись страданий от мучителей и богоборцев, они даже ада не страшились, потому что жили Христом и во Христе. Апостол Павел из любви к ближним, упорным братьям своим по крови, желал быть отлученным (Рим 9:3) только ради того, чтобы и они узнали своего Спасителя, встретили Того, Кто есть Сама Жизнь. К такой жертвенности его подвигало Само Спасение, это вопиет в апостоле любовь Христова, живущая в нем, Жизнь, отказавшаяся от Самой Себя ради спасения людей.

Есть люди, твердо убежденные в том, что в христианстве есть ответы на все вопросы. К сожалению или к счастью, это не так, и чем глубже мы проникаемся Христовой истиной, тем больше вопросов встает перед нами. И это совсем не страшно, потому что Евангелие учит нас доверять Богу, а незакрытые вопросы — смиряться, и это очень хорошо, это правильно, ведь смирение — это и есть признак христианства. А где, по каким вехам проведены границы Церкви, мы узнаем не здесь.

Единственный верный опыт проведения этих границ описан в Апокалипсисе: там границы Церкви совпадают с границами Небесного Иерусалима, а это очень красивые стены из драгоценных камней. Вот там вопросов не будет, потому что и без них весело будет и радостно.