Каждый приход к вере чудесен, каждая душа для Бога драгоценна. «Обыкновенных» историй обращения к Церкви, наверное, не бывает — и всё же есть случаи столь необычные, что о них нельзя умолчать.

Специально для французского выпуска «Отрока» диакон Александр Брюне — клирик Киевской Митрополии Украинской Православной Церкви, французский дипломат — рассказал о важнейшем выборе своей жизни.

Мои родители не были очень религиозными. Отец рос во французской католической семье, в церковь они ходили всего два раза в год: на Рождество и на Пасху. Моя мать была немкой и лютеранкой.

Когда мне исполнилось два года, родители крестили меня в лютеранской церкви в Париже. Восьмилетним мальчиком я стал пансионером католического колледжа для мальчиков Жюйи (Collège de Juilly) под Парижем, который размещался в очень красивом старинном здании. Многие известные люди, такие как философ Монтескьё, поэт Лафонтен, а также некоторые политики и деятели культуры современности получили здесь образование.

Меня привозили в колледж в воскресенье вечером, а в пятницу вечером забирали домой. Жизнь здесь не всегда была радостной. Но тишина многовекового парка и старинных зданий, присутствие священников, вероятно, взрастили во мне созерцательный дух. Здесь я приобрёл неоценимый опыт товарищества, взаимопомощи, дисциплины и ученичества. В моменты вечернего уединения я искал утешения в молитве Богоматери и Иисусу Христу. У меня был плеер, и каждый вечер я ловил по радио передачу парижской епархии Нотр-Дам и слушал, как монахини пели гимн: «Величит душа Моя Господа, и возрадовася дух Мой о Бозе, Спасе Моем». Это было спасительной помощью, любящим присутствием, поскольку рядом со мной не было родителей.

Таким был мой путь к Богу. В колледже нам преподавали катехизис, а также служились мессы, на которых я присутствовал, но не причащался, поскольку не был католиком. А в студенческие годы я снова стал прихожанином лютеранской церкви. Мне нравилась лютеранская литургия своей простотой и покаянным духом. Я активно участвовал в деятельности парижской ассоциации протестантской студенческой молодёжи и пел в церковном хоре. Мы исполняли песнопения XVI–XVII веков, и пение приближало меня к Богу.

Мой интерес к России был вначале интуитивным — даже не интеллектуальным. После окончания школы мне хотелось, чтобы моя будущая профессия была связана с международными отношениями, с дипломатией. Я стал изучать русский, поскольку мне было нужно знание редкого языка. Одновременно я поступил на исторический факультет Сорбонны, там защитил магистерскую работу на кафедре славянской истории, а затем в Институте политических наук в Тулузе.

Но дипломатическую карьеру, в конечном счёте, я начал не сразу, только в 2004 году. Я изучал русский язык, а это означало воспринять богатую культуру Руси, которая меня тронула большим смирением своего народа, его страданиями, его верой. В телевизионной встрече с молодёжью, во время своего пастырского визита в Киев в 2009 году, Патриарх Кирилл заметил важную вещь: в латинской, западной культуре положительным героем является доблестный рыцарь, воплощающий в себе средневековые ценности: обходительность, честь, мужество. А на Руси положительный герой — это святой (будь он князем или простым крестьянином), ставший подвижником и прославленный Богом.

Я люблю русскую литературу, её эпический характер, глубину; красочную гармонию русской музыки, живописи, особенно мне нравятся художники-передвижники. Русская культура имеет сильное региональное влияние, и ей, как, собственно, и французской культуре, свойствен некий универсализм, у неё мессианский характер.

Благодаря изучению русской культуры произошло моё знакомство с Православием. Вначале меня глубоко тронули православные церковные песнопения, которые обычно не оставляют равнодушными западных людей. Однако более глубокий интерес был плодом некоторых, казалось бы, незначительных встреч. В 1993-м я с друзьями приехал в Россию. Проездом в Москве мы зашли на рынок. Вдруг женщина, стоявшая перед нами в очереди, повернулась к нам и заговорила по-французски. Это была католическая монахиня Малых сестёр Фуко, которая с 1963 года жила в Москве вместе с другими сёстрами в маленькой квартирке. Она нас пригласила к себе домой, и я много от неё узнал: о жизни отца Александра Меня, которого она лично хорошо знала, о церковной подпольной жизни. Затем в 1995 году я провёл семь месяцев в болгарском городе Велико Тырново, где часто поднимался в старинный, с великолепными фресками, Преображенский монастырь в Арбанасси и был принят некоторыми братиями. Я присутствовал на литургии, не понимая её. Очень большое впечатление произвела на меня ночная рождественская служба 1998 года в трапезном храме Троице-Сергиевой лавры в Сергиевом Посаде. Я до сих пор храню её звукозапись.

В России я также встретил мою будущую матушку, с которой мы часто беседовали о православной вере, о византийской истории и православных иконах, которые она пишет. Но встречи, оказавшие на меня наибольшее влияние, произошли во Франции, с православными мирянами, свидетельствовавшими о Христе своей простой и евангельской жизнью, к которой, как мне казалось, призван каждый христианин. Для меня контраст был настолько впечатляющий: вы думаете, что живёте полной и богатой событиями жизнью, — и вдруг оказываетесь перед такой силой простоты, перед примером отказа от положения в обществе ради одного-единственного — служения Богу...

Для меня поиск Бога и путь в Православие были поиском лично прожитого опыта жизни во Христе, прежде любых богословских дебатов: свидетельства из житий святых, но также жизни наших современников, верующих людей.

Должен сказать, что эти встречи породили во мне желание глубже узнать Православную Церковь и её веру. Я прочёл автобиографию владыки Каллиста (Уэра), в которой он рассказывает о своём обращении из англиканства. То, что он написал, мне, лютеранину, было очень созвучно, он точно выразил то, что меня привлекало в Православии. Для меня, как и для него, чтение житий святых подвижников, существование нетварного света, аскетических подвигов и исихии, молитвы и смирения стало настоящим открытием и перевернуло весь мой внутренний мир. Я понял: Православная Церковь ведёт к Богу, и это самый верный путь ко спасению.

Владыка Каллист дал хорошее определение Православию, назвав его совершенной полнотой христианской традиции. Это открытие решало фундаментальные вопросы, не решённые в лютеранстве, — отсутствие апостольской преемственности и истинного Причастия. Православная Церковь открывала для меня «живое непрерывное преемство с Церковью апостолов и мучеников, отцов Вселенских соборов» и, следовательно, истинное причастие Святых Христовых Таин. Я чувствовал, что «вернулся домой», это была огромная радость. К тому же, в Православии исповедь и молитва к Богоматери занимают одно из центральных мест в жизни христианина, а в протестантизме мы этого лишены.

Окончательное моё обращение совершилось благодаря личному опыту, пережитому мною рядом с теперь уже почившим в Бозе схиархимандритом Амфилохием из Белой Церкви, к которому я решил поехать со своими вопросами. Наша первая встреча была короткой, но полной благодати, и я особенно запомнил его слова: «Мы были все крещены Богом, и наша вера — свет и радость». Итак, то, к чему призывал апостол Павел, — не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего (Рим. 12, 2), — обретало всю полноту смысла.

В это время я уже созрел, чтобы присоединиться к Православной Церкви. Вскоре в храме Покрова Пресвятой Богородицы при Главном военном госпитале в Киеве надо мною было совершено Таинство миропомазания.

Ещё будучи лютеранином, я вынашивал мысль о принятии священного сана. После моего присоединения к Православию ради служения в Церкви я собирался оставить дипломатическую службу, но не получил на это благословения. Я продолжал работать над собой, приезжая время от времени к отцу Амфилохию и общаясь с разными священниками.

Отец Олег Скнарь, настоятель Покровского храма, был очень внимателен и отзывчив к моему внутреннему призыву. Я очень благодарен ему и прихожанам храма за то, что моё присоединение к Православной Церкви происходило в обстановке внимания и доверия. Очень скоро я был допущен в алтарь, сперва как чтец, затем как пономарь. Всё это очень трудно для западного человека, но таков духовный путь... Чтобы удостовериться в истинности моего призвания, два раза я ездил на Афон, где, кстати, меня ожидала удивительная встреча.

В книге «Флавиан» отца Александра Торика рассказано о смиренном и кротком монахе-французе, насельнике монастыря Ватопед. Читая книгу, я подумал: каким счастьем будет встретиться с французом, подвизающимся на Святой Горе и проникнутым духом афонского подвижничества! Я написал в монастырь, и через месяц мне позвoнил французский монах, который организовал всё необходимое для моего приезда. Оказалось, он является духовником братии Ватопеда. Беседы с ним были для меня очень полезны. Кроме того, в книжной лавке монастыря я столкнулся с самим отцом Александром Ториком, благодаря которому я приехал в монастырь. Прощаясь, он мне сказал: «Столько невероятных встреч в этом маленьком православном мире, что привыкаешь уже ничему не удивляться!»

Итак, вскоре после того, как я стал членом Православной Церкви, отец Олег представил мою кандидатуру к диаконской хиротонии. 14 марта 2010 года в храме целителя Пантелеимона, в женском монастыре Феофания, я был рукоположен в сан диакона Блаженнейшим Митрополитом Киевским и всея Украины Владимиром. Блаженнейший, как вы, наверное, знаете, в течение нескольких лет был экзархом для Западной Европы в Париже. По рукоположении владыка благословил меня прочесть мою первую, запричастную, ектению по-французски.

Я служу диаконом два года. Стараюсь со всем тщанием готовиться к церковной службе, поскольку моё произношение может ввести кого-то в искушение, особенно во время чтения Священного Писания. Иногда меня принимают за «своего», и затем люди удивляются, когда я не реагирую привычным для них образом...

Культурные различия между верующими на Западе и здесь, конечно, существуют — прежде всего, большое уважение у народа к священному сану, то особое почётное место, которое отводится священнику. Затем — богатство церквей. Во Франции всякое видимое богатство считается несколько неуместным, особенно в церкви. В этом смысле француз ждёт, чтобы Церковь являла пример скромности и простоты образа жизни, даже в церковном убранстве. В России и Украине люди на это смотрят по-другому.

Мои французские друзья были тронуты моим выбором, каждый по-своему, но это не вызвало никаких трудностей во взаимоотношениях, в том числе и с семьёй. Никто из близких не требовал от меня объяснений. В этом смысле я был настоящим французом: ни с кем не обсуждал мой сан и служение, если меня об этом не спрашивали, — наверное, в силу привычки разделять частную и общественную сферы жизни.

О чём я больше всего жалею — это о том, что не могу служить панихиду по моей усопшей матери и подавать записки за моих родных и друзей...

Сегодня французское общество иногда называют постхристианским. Лично я не разделяю этого мнения. У Господа Своё мерило времени, не доступное нашему разумению. Посмотрите на Россию и её недавнее прошлое...

Действительно, Франция — светское государство, которое долго и упорно внедряло светскость, причём до такой степени, что верующим это кажется формой полного исключения религии из жизни общества и её заключением в узкие рамки частной жизни*. Кроме того, государство старается не отдавать предпочтения какой-то одной из форм религиозной жизни перед другими, несмотря на то, что французская культура выросла из католической традиции: наша культура, нравы, города и сёла были ею сформированы. Действительно, в обществе господствует индивидуализм и релятивизм. Но то, что происходит сегодня, может быть лишь временным явлением. Во Франции не прекращаются многочисленные паломничества в Лурд и Лизьё. Франция хранит множество святынь, таких как глава святого Иоанна Предтечи в Амьене, Хитон Спасителя в городе Аржантёй под Парижем, Терновый венец в соборе Парижской Богоматери, Покров Богоматери в Шартре. Великие святые, прославленные Православной Церковью, здесь родились или приняли мученический венец: святитель Ириней Лионский, святой Мартин Исповедник, святая Женевьева (Геновефа) Парижская и многие другие. Как и на Руси, большинство храмов посвящены Богоматери. Франция всегда молилась Богоматери, и это то, что её спасёт, как пророчествовал святой Серафим Саровский!**

* Сегодня мы наблюдаем подъём культурных и религиозных требований мусульман, которые уже приобрели французское гражданство и пользуются правами, одинаковыми для всех французов. Светскость в том виде, в котором она существует сегодня во Франции, является результатом длительного диалога между христианскими конфессиями и другими религиями (например, иудаизмом) и государством. Этому диалогу благоприятствовали любовь и смирение верующих. В случае с исламом этого диалога пока не получается.
** Пророчество преподобного Серафима Саровского, записанное Мотовиловым, о Франции: «Франции за её любовь к Богородице — Святой Мадонне — дастся до семнадцати миллионов французов со столицей городом Реймсом, а Париж будет совершенно уничтожен».

Известный русский богослов Владимир Лосский, эмигрировавший во Францию после революции, писал, что традиция — это жизнь Духа Святого в Церкви. Продолжая его мысль, скажу, что истинная церковная традиция — это и живая и непрерывная преемственность с Апостольской Церковью, которая меня поддерживает, ведёт и животворит на каждой литургии, в евхаристическом общении со Христом и со всем народом Божиим.